Все тинейджеры умерли завтрашним вечером.

[JulchenRiddle]

Тепло твоих рук, на смартфоне - слёзы.
Прости меня просто за всё, что случилось, ведь я даже и не был осознан.

Отметь на карте места, где мы с тобой никогда не бывали,
И в мёртвом городе я тебя выдумал, нервы свои зажимая тисками.
Я просто любил заполярное небо, пускай и в кислотных разводах.
Ненавидеть себя и продажных людей, вечно путаясь в стенах заводов.
Отметь же на Яндекс-карте места, где мы были пьяны, где мы были счастливыми, как никогда.
Наблюдая в прозрачной дымке на небе машины и поезда,
Я ведь просто хотел, чтобы рядом меня согревали родные колени и плечи,
В некрологах будет записано так: "Все тинейджеры умерли завтрашним вечером".
Раньше Гвендаллин никогда не задумывалась о том, на что человека могут толкнуть молодость, любовь и безрассудство. Осознание всей глупости поступков, мотивированных этими факторами, тем не менее не сделало жизнь легче.

С того дня, как Крис оборвал всё, что их связывало, прошла неделя. Это была рутинная череда дней, ничем не отличающихся друг от друга, не несущая в себе нисколько радости. Единственное, что Гвендаллин хотела постоянно - поскорее лечь спать. Спать, чтобы хотя бы немного не думать о том, что произошло.

Она каждый день прилежно вставала по будильнику, одевалась, шла в школу, отсиживала уроки, возвращалась домой, выполняла домашнее задание. По накатанной. Казалось, если держать осколки собственной жизни в исходном состоянии, рано или поздно они срастутся. Кристофер в школе не появлялся. И ей даже не приходилось гадать, почему.

В понедельник Гвендаллин написала ему сообщение:

"Я люблю тебя. Надеюсь, когда-нибудь ты поймёшь, что это не просто слова".

Она правда думала, что ограничится только этим коротким посланием. Правда верила в то, что достаточно сильна, чтобы переварить всё это в одиночку. В конце концов, она же сама ушла, не выслушав никакие объяснения. То, что эти объяснения ей понадобятся постфактум, Гвендаллин не предполагала.

Как не предполагала и то, что пустота, наступившая после той истерики, не заполнит собой всё, что есть внутри, навсегда. За пустотой пришла боль, постоянно деформирующаяся, а потому - особенно страшная. Гвендаллин могла проснуться с тупой болью. С болью, с которой ещё хоть как-то можно было примириться, которая не мешала делать что-то, а потому казалась ей какой-то щадящей. По дороге в школу боль становилась острой - такой, от которой слёзы непроизвольное наворачиваются на глаза, и всё, пиши пропало.

Утром четверга она поняла, что так продолжаться не может. Необходимость в каком-то разговоре с Крисом была очевидна, но он всё ещё не появлялся в школе. И тогда Гвендаллин написала ему снова:

"Прекрати гаситься. Встретятся со мной, пожалуйста. Не хочу вообще говорить о том, что было, мне просто нужно тебя увидеть".

На этот раз он ответил. Телефон нервно пиликнул, извещая о новом сообщении:

"Когда ты хочешь увидеться?"

Недолго думая, Гвендаллин написала:

"Сегодня".

Родители должны были уехать - вопреки всему не в пятницу, а в четверг. Учитывая то, что с каждым часом Гвендаллин становилось всё хуже, а квартира Кристофера теперь казалась ей запретной территорией, возможность побыть у неё виделась спасительным шансом.

Он позвонил днём, чтобы обговорить детали. От его голоса всё внутри передёрнулось, но Гвендаллин старалась не подавать виду, считая, что и так показала ему слишком много непозволительной слабости. Пообещав быть к вечеру, Крис попрощался, а Гвендаллин впала в режим ожидания, в котором боль уже не была такой сильной и всепоглощающей.

Она убивала время творчеством. Раньше писательство было её отдушиной - безальтернативным способом выразить все эмоции. Раньше писательство было её спасением. Теперь подходящие слова удавалось выдавить из себя с большим трудом. Она уже не чувствовала в себе силы, когда писала что-то. Напротив - ощущала себя донельзя беспомощной от осознания того, что ни на что больше не способна.

Одно оставалось неизменным: в творчество можно было уйти с головой, не замечая ничего вокруг. Концентрируясь на выдуманном мире, Гвендаллин всегда забывала о реальном. И потому немало удивилась, когда, записав последнее предложение в тетрадь, глянула на часы на дисплее телефона и увидела, что время уже - час ночи.

Боль нахлынула с новой силой, к глазам подступили слёзы. Отчаянно хотелось сделать что-то, но она не имела ни малейшего понятия, что. Не имея сил сопротивляться сиюминутному порыву, она быстро настрочила всего одно слово - с п а с и б о.

Гвендаллин помнила, как яростно тыкала непослушными пальцами по сенсорным кнопкам мобильного. Помнила, как по какой-то непонятной инерции прикрыла нижнюю половину лица правой ладонью. Помнила, как утробно зарыдала. Дальнейшие события смешались в памяти. И ночь, проведённая в рыданиях, и половина следующего дня. Кажется, она тогда начала плакать, едва открыв глаза после сна. В какой-то момент слёзы, стекающие по щекам, даже показались чем-то перманентным. Чем-то само собой разумеющимся.

Периодически Гвендаллин открывала тетрадь с собственными рассказами, - смотрела сквозь строки ничего невидящим взглядом - а потом снова закрывала. Это была та боль, которую невозможно высказать. Где-то на задворках сознания она понимала это изначально, но инстинкт самосохранения отчаянно искал хоть какой-то способ остановить это состояние.

К вечеру лимит слёз, отведённый ей на этот день, очевидно, был полностью исчерпан. Всё ещё побаиваясь сорваться, Гвендаллин накинула на себя куртку и вышла из дома за сигаретами. По пути к магазину она старалась не слушать песни, от которых захотелось бы рыдать - возможно, это и помогло.

Вернувшись домой, Гвендаллин села на диван в гостиной и уставилась куда-то в прострацию. Телефон завибрировал, уведомляя о новом сообщении, но, прочитав "Скоро буду" от Кристофера, она почему-то не восприняла это всерьёз. Мобильный был откинут куда-то в сторону. Гвендаллин глубоко вздохнула и спросила саму себя:

- Что мне теперь делать с этой жизнью?

Звуки собственного голоса показались чем-то совершенно чужеродным в ограниченном пространстве этого дома. В ограниченном пространстве этого мира.

*
Гвендаллин резко распахнула глаза. Она сама не заметила, как заснула, откинувшись на спинку дивана. Она даже не помнила, как это произошло и не понимала, как долго это длилось перед тем, как в дверь настойчиво постучали.

Она соскочила на ноги и двинулась в прихожую. Перед тем, как дверь была открыта, постучать успели ещё пару раз, будто в подтверждение того, что стук ей не приснился. За порогом стоял Кристофер.

Он кажется Гвендаллин чем-то призрачным, нере­аль­ным и, она го­то­ва бы­ла бы по­клясть­ся - со­вер­шен­но неося­за­е­мым, но вме­сто это­го при­тя­ги­ва­ет его к се­бе за шею, и прижимается так крепко, как только можно. Это вместо приветствия. Вместо всех слов, которые можно было бы сказать.

*
- Холодно, - говорит Гвендаллин только для того, чтобы что-то сказать. Она жмётся к Кристоферу под одеялом, и в этот самый момент в мире нет никого счастливее неё.

Если бы только можно было, Гвендаллин бы поставила этот момент на вечный повтор. Момент, в котором Кристофер так близко, что хочется плакать от счастья. Момент, в котором Кристофер, которого она чуть было не потеряла - это уже не тот Крис, с которым ей приходилось иметь дело до этого.

- Всё хорошо, - отвечает он ей, и она почему-то верит. Она ему правда верит, а сердце бьётся с такой бешеной скоростью, что, кажется, вот-вот переломает грудную клетку.

Так они засыпают вместе в полумраке её спальни. Кто первый, кто второй - совершенно неважно. Важно, что Кристофер рядом с Гвендаллин. Важно, что поутру, проснувшись и увидев, что за ним наблюдают, он сонно бормочет "Венди..." и тянется за поцелуем. Важно, что погода за окном самая прекрасная из всех, что Гвендаллин может себе представить - проливной дождь. И самая располагающая, чтобы пролежать в кровати если не весь день, то хотя бы его половину точно.

В то утро, когда Гвендаллин открывает глаза и видит спящего рядом Кристофера, она узнаёт, какова цена счастья. В то утро Гвендаллин может сказать Вселенной: "Это того стоило".